Личность Гавриила Степановича Батенькова, среди вошедших в анналы отечественной истории сибиряков, является одной из самых загадочных и, на наш взгляд, малоизученных, хотя его биографии и литературному наследию посвящено довольно значительное количество публикаций. При этом, стоит лишь начать знакомится с его автобиографией, возникает ряд вопросов, ответы на которые не находятся...

Это, прежде всего, роль Гавриила Степановича в подготовке событий декабря 1825 г., где он играл далеко не последнюю роль, хоть и не вошел в число главных зачинщиков мятежа. Ряд авторов считает, что именно благодаря его стараниям стало известно о точной дате и времени присяги войсками Николаю I, чем тут же воспользовались заговорщики.

Другой факт. Вряд ли когда-либо будет найден вопрос на ответ: почему лишь он, единственный из всех участников, причастных к выступлению на Сенатской площади, два десятка лет провел в одиночной камере Алексеевского равелина Петропавловской крепости. Хотя решением суда наряду с другими осужденными был причислен к 3-му разряду государственных преступников и определен на «пожизненные каторжные работы».

Некоторые из участников мятежа в своих письмах довольно осторожно упоминают об «умопомешательстве» Батенькова, как следствии долгого одиночного заключения. И этот факт трудно проверить. Официальное освидетельствование не проводилось. А сподвижники по несчастью воспринимали эти слухи каждый по-разному: одни как частичное «помутнение рассудка», другие, как удачную его симуляцию для скорейшего выхода на свободу.

Далее. Практически не изучена деятельность Батенькова как члена масонской ложи, в которой он состоял долгие годы, начиная с Томска. Масоном был так же его друг и наставник М. М. Сперанский.

Интересна и другая не так давно возникшая загадка, загадка его творческого наследия, которое довольно обширно, но споры о нем среди ученых лингвистов продолжаются до сих пор. Так, не ясно, был ли в действительности Батеньков автором некоторых поэтических произведений, которые на протяжении ряда лет приписывались его перу, но уже в двадцатом веке у литературоведов возникли сомнения в их подлинности. В 1999 г. московский ученый М. И. Шапир защитил диссертацию по поэтическому наследию Г. С. Батенькова[1]. В своем исследовании он задается целью определить достоверность ряда стихов, прежде ему приписываемых. Иначе говоря, не являются ли подделкой или литературной мистификацией, появившиеся в печати в последние несколько десятилетий стихи, которые (по словам исследователя) ставят поэта-декабриста в один ряд с «первоклассными авторами» XIX столетия. Если это так, то Батеньков по образному выражению одного из литературоведов «внес значительный, но незримый миру вклад в историю нашей поэзии» Так, М. И. Шапир отмечает в своей работе: «Не только жизнь Г. С. Батенькова, но и посмертная судьба его творений полна многих трудноразрешимых загадок».

Наконец, детские годы Гавриила Батенькова практически выпали из внимания его биографов и сведения о них старательно воспроизводятся в каждым новым издании по когда-то опубликованным материалам без внимательного их документального изучения.

Согласитесь, не так часто в биографии одного человека скапливается такое количество загадочных и противоречивых фактов, требующих их объяснения и более детального рассмотрения.

Обратимся к моменту рождения Гавриила, которое, как известно, случилось в Тобольске в конце XVIII столетия. В дореволюционных справочных изданиях авторы биографических материалов о Г. С. Батенькове весьма сдержанно пишут о его детстве и юности и совсем не затрагивают его родителей или других родственников. Так, в «Русском биографическом словаре», (переизданном в 1998 г.), сообщается лишь, что будущий декабрист появился на свет в Тобольске 25 марта 1793 года[2]. Там же весьма скупо сообщается об его отце, имевшем чин обер-офицера. И отсутствуют какие-либо сведения о матери будущего декабриста. Желающих узнать подробности отсылают к автобиографическим запискам автора, изданным в «Русском архиве» в 1881 г. Кн. II. Единственное, что мы можем узнать о детстве Батенькова на страницах почтенного издания, это: «Хилый от рождения, он всю жизнь отличался нервностью, душевной неустойчивостью. Рано развились в нем мистическая религиозность и повышенная вдумчивость»[3]. А в сборнике материалов, изданных к 200-летию со дня рождения Батенькова, упоминается о том, что ребенок с момента рождения выглядел «совершенно мертвым» и первый раз вздохнул только в гробике[4].

Зато «Большая Советская энциклопедия» со знанием дела и ничуть в том не сомневаясь сообщает, что Батеньков Гавриил Степанович родился в Томске. На страницах интернет-изданий в так называемой «Большой биографической энциклопедии» о Батенькове написано: «из дворян Тобольской губернии» и приводит годы жизни его отца: «около 1733 — не позднее 1810», а так же «мать Батенькова до замужества носила фамилию Урванцева», но имя ее опять же не сообщается.

Особо хотелось бы выделить из других изданий выпущенный в 1989 г. в Иркутске альманах «Полярная звезда», где в первом томе представлены «Сочинения и письма Г. С. Батенькова» со вступительным очерком А. А. Брегмана. Именно там имеется материал о детстве Гавриила Степановича и некоторые сведения о его родителях, окружении в период жизни в Тобольске.

Но многие факты, приводимые, автором очерка, на наш взгляд, не имеют под собой документальной основы или требуют определенных пояснений на этот счет. Так, автор почему-то считает, что: «Гавриил Степанович Батеньков родился 28 марта 1793 года», хотя в иных изданиях указывается более раннее число его рождения, а именно — 25 марта 1793 г. Чем руководствовался А. А. Брегман, предложив иную дату рождения Батенькова, нам не известно[5].

Вслед за тем автор очерка касается некоторых подробностей из детских лет Гавриила, сообщив, что он «был двадцатым ребенком у шестидесятилетнего отставного обер-офицера Степана Батенькова». И далее пишет: «Имени матери установить не удалось, но известно, что она была из мещанско-купеческого рода сибиряков Урванцевых. Отец декабриста женился на ней после смерти первой жены».

Как видим, автору вступительной статьи известно число детей семейства Батеньковых, возраст отца и из какого рода происходила его мать. Указывается и на то, что это был второй брак отца. Непонятно только, имел ли Степан Батеньков детей от первого брака и был ли Гавриил двадцатым ребенком считая своих сестер и братьев, рожденных в первом браке, конечно, если таковые были. Или в расчет принимались лишь члены его собственной семьи? Новая неясность.

Далее следуют новые семейные подробности: «Детство Батенькова протекало в патриархальной религиозной семье, где даже пожилой отец не мог ничего решить без ведома своих родителей. Религиозность воспитывалась в ребенке с младенчества». Пусть и не конкретный биографический факт, но все же намек на то, что в своей молодости Гавриил застал в живых родителей своего отца, имевшего к тому времени довольно солидный возраст — шестьдесят лет.

Затем автор очерка переходит к описанию процесса обучения Гавриила: «Первоначальные основы грамоты мальчик приобрел самостоятельно. По словам Батенькова, он научился и читать и писать с помощью букв, рисованных на карточках». И далее: «Писать он начал вдруг сам, без приготовления, разумеется, не каллиграфическими и едва ли не прежде всего татарскими буквами»[6]. Тут уже возникает новый и достаточно непростой вопрос о национальности будущего декабриста, которая доселе не подвергалась сомнению. Как мог мальчик в русской семье писать «прежде всего татарскими буквами»? К тому же, как известно, сибирские татары собственной письменности не имели, а пользовались арабским алфавитом. Тут есть, над чем поразмышлять будущим исследователям.

В своих воспоминаниях Батеньков упоминает о своем близком родстве со священником Иосифом Гигановым, который, судя по всему, оказал определенное влияние на самообразование мальчика. В сибирской историографии это довольно известная фигура. И. И. Гиганов (1764–1800) служил иереем кафедрального Софийско-Успенского собора, вел класс татарского языка в Тобольской духовной семинарии, а так же учительствовал в Тобольском главном народном училище, где обучал воспитанников татарскому языку. Он был автором одной из первых, известной нам грамматики татарского языка, которая была закончена им в 1789 г. и издана в 1801 г. в Санкт-Петербурге. Кроме грамматики, Гиганов являлся составителем словарей: татарско-русского и русско-татарского. Трудам Гиганова дали высокую оценку известные русские тюркологи В. В. Григорьев (Санкт-Петербургские ведомости 1847. № 84), А. Е. Крымский и др. Научные труды Гиганова пользовались большой популярностью среди представителей интеллигенции из сибирских татар и бухарцев, а также мусульманского духовенства из Тобольска и других городов Сибири и даже отправили благодарственное послание императору Александру I[7]. К сожалению, происхождение Гиганова не установлено, но вполне возможно предположить, что знание татарского языка он получил от своих предков, крещеных татар, что для Сибири XVIII века было вполне заурядным явлением.

Привлечем ранее не опубликованные сведения из «Переписной книги Тобольска» за 1710 г., где имеются одни из самых ранних сведений о фамилии Гигановых. Так в числе горожан Тобольска в приходе Спасской церкви указывается «сын боярский Иван Никифоров Гиганова вдов». Его возраст 40 лет. У него дети: Андрей — 10, Иван — 6, Гаврило — 5, дочь Наталья — 13 лет. Он состоит у «Великого государя» на жаловании — «ему денег 7 рублев, хлеба ржи 7 четьи овса тож 2 пуда с четью соли»[8].

В том же документе указан другой Гиганов, который вполне мог являться предком тобольского тюрколога. Он священник и проживает в приходе церкви «великого чюдотворца Николая»: «поп Петр Венедихтов сын Гиганов сказал себе 64 лета у него попадья Маремьяна Якимова дочь 60 лет сын Авдей 20 жена у него Екатерина Федорова дочь 18 дети Иван 3 лет, Алексей 4 дней, дочь Елисавет полутора году»[9].

Н. Л. Коньков в статье «Новое о И. И. Гиганове» указывает, что Иосиф Гиганов в 1795 г. числится как «новопришлый священник» Софийского собора в возрасте 30 лет. А родился он в «Тобольского наместничества Тарской округи Викуловской слободы» в семье священника Иоанна Гиганова. К сожалению, автор не указывает отчества отца, но предположительно тот имел родного брата Петра Алексеевича Гиганова, служившего пономарем в Петропавловской крепости. Он имел жену Наталью Иванову, которая «взята Тобольского солдата Ивана Хворостова»[10].

Тогда отец Иосифа Гиганова, Иоанн, имел отчество — Алексеевич. Но неизвестна и дата его рождения. Единственное, что можно сделать — это сопоставить его возраст с возрастом жены Агриппины Кузминичны (урожденной Поповой), имевшей в 1795 г. — 64 года. Следовательно, родилась она в 1731 г. Если предположить, что они были с мужем Иваном (Иоанном) Алексеевичем приблизительно одного возраста, то и тот родился в пределах 20-30 годах XVIII века. А зная имя отца Ивана, — Алексей, — мы можем указать, опять же предположительно, на деда Иосифа — Алексея Петровича Гиганова, которому во время переписи 1710 г. было 4 дня от роду. Как указывалось, именно он в 20-30 годы XVIII века мог стать отцом Ивана Гиганова. И хотя мы не можем со всей определенностью сказать, что выявлены именно предки Иосифа Гиганова, но и достаточных оснований сомневаться в приведенной генеалогической цепочке тоже нет. Прежде всего, эту версию подтверждает тот факт, что все Гигановы записаны как священники, а известно, что для XVIII века корпоративная группа священнослужителей была достаточно закрытой, где служение передавалось от отца к сыну.

Но при этом мы так инее смогли установить родственные отношения между семейством Батеньковых и Гигановых, для чего придется предпринять исследования самого рода Батеньковых и ближайших его родственников.

Несколько предположений относительно происхождения фамилии Батеньков. Если допустить, что в качестве прозвища она была получена кем-то из предков за их первоначальную принадлежность к сибирским татарам, то ее лексический анализ дает корень «бату», что в переводе с татарского означает — «скрюченный, согнутый человек». Именно по внешним признакам человека чаще всего и давались прозвища, становившиеся в дальнейшем уже фамилией всего рода. Вспомним известные из отечественной истории фамилии, такие как: Басмановы, Басаргины, Баташовы, Батшевы, Батурины, Башевы. Эти и многие другие роды, которые традиционно считаются «русскими», имеют тюркские корни. Кроме того известно, что значительная часть российского дворянства ведет свое происхождение из тюркского этноса и лишь постепенно обрусев окончательно утратила связь с ним. Так что, на наш взгляд, есть достаточные основания исчислять и предков Батеньковых от татарского корня, что тогда вполне объясняет многие неясные места в биографии Гавриила Степановича.

В метрических книгах «метриках» XVIII века, хранящимся в Тобольском государственном архиве, в дореволюционной России фиксировались три главные даты любого и каждого православного гражданина империи: крещение, венчание и отпевание. Постараемся, прежде всего, выяснить точную дату рождения Гавриила Батеньковых, которую его биографы по какой-то причине указывают различно.

Открываем метрики за 1793 г. (именно этот год его рождения указан во всех без исключения специальных и справочных изданиях) и вскоре обнаруживаем фамилию Батеньковых в приходе Сретенской (второе ее название — Пятницкая) церкви. Там в разделе вновь крещенных детей сообщается:

«За 1793 год, 8 февраля у третьего батальона у прапорщика Стефана Батенькова и жены его Анастасии Андреевны родилась дочь Анна. У нее были восприемники: второго батальона адъютант Петр Ковригин, мещанина Михаила Уроткова жена его Мария Петровна».

Вот так: вместо сына в 1793 г. На свет в семье Батеньковых появляется дочь Анна! А где же Гавриил? Его нет! Просматриваем метрики за 1794 и за 1795 годы. Безуспешно. Гавриил Батеньков в них не значится! Так где же мальчик?! Автором этих строк были просмотрены метрические книги всех городских церквей Тобольска и близлежащих селений за следующие и предыдущие годы, но Гавриила Батенькова обнаружить в них не удалось.

Тогда обратимся к другому роду источников, к «Исповедальным росписям», в которых регулярно раз в год указывались все члены православных семейств данного прихода, явившиеся на исповедь, а отдельно записывались те, кто на исповеди и святом причастии не был. В «Исповедальной росписи» Сретенской церкви Тобольска за 1792 год. без труда находим следующую запись: (приведем ее в том виде и порядки написания фамилий, как они помещены в самих «росписях)[11]:

Андрей Иванович Прянишников — 56 лет,

жена его Матрена Михайловна — 50 лет,

мать его вдова Евдокия Корниловна — 85 лет,

слуга их вдова Христина Параскеевна — 33 года,

дети ее: Михаил — 11, Екатерина — 8 лет.

зять их прапорщик 2-го батальона Стефан Герасимович Батеньков — 52 года,

жена его Анастасия Андреевна — 29 лет,

дети их: Николай — 11 лет, Пелагея — 1 год.

(Мы упускаем записанных там же так называемых «подворников», людей, находящихся обычно в услужении у хозяев дома или снимающих у них жилье)

И хотя Гавриила здесь мы не обнаруживаем, зато перед нами весь состав семьи, включая отца, мать, брата Николая и недавно родившаяся сестра Пелагея. И что же мы видим? Но где те «двадцать детей», что указаны в автобиографии нашего героя? Их нет. Да и Анастасия Андреевна Батенькова, которая, судя по всему, вышла замуж за Степана Герасимовича в возрасте 17 лет, не могла родить такое количество детей за столь короткий срок. Согласно этому документу мы имеем возможность определить хотя бы примерные годы рождения самих родителей Гавриила: отца — в 1740 г., матери — 1763 г. И можно предположить, что их бракосочетания произошло не позже 1780 г.

Мы можем установить и девичью фамилию Анастасии Андреевны (матери Гавриила) — Прянишникова. Андрей Иванович и Матрена Михайловна — ее родители (дед и бабушка Гавриила), поскольку в росписях указывается: «зять их прапорщик 2-го батальона Стефан Герасимович Батеньков», который младше своего тестя всего-то на четыре года. Проживают они совместно и с ними же живет престарелая мать хозяина дома — Евдокия Корниловна Прянишникова 85 лет (1707 г. р.), которая Гавриилу приходится прабабушкой.

Отсюда не трудно установить примерные годы рождения Прянишниковых: Андрея Ивановича — 1736 г. р. и Матрены Михайловны — 1742 г. р. В более ранних документах нашлась и дата их бракосочетания (венчания).

«В 1756 г. в приходе Христорождественской церкви венчаны 12 января.1756 г. посацкий Андрей Прянишников (1 брак) с посацкого человека Михаила Чоботникова дочерью Матреною»[12]. Таким образом, установлена и девичья фамилия бабушки Гавриила Батенькова — Чоботникова.

Попутно отметим, что фамилия Прянишниковых в Тобольске для XVIII в. являлась весьма распространенной. (Сведения об этом почерпнуты все из той же «Переписной книге Тобольска» за 1710 г.) Так, в приходе Богородицкой церкви находим: «Двор купленой отставного архиерейского сын боярского Петра Григорьева сына Прянишникова сказал себе 50 лет у него жена Анна Степанова дочь 50 же лет сын архиерейской сын боярской Данило 25 лет брат родной Алексей 60 лет»[13].

В других приходах записаны жители Тобольска с той же фамилией: «Двор купленой втораго полку пешего казака Игнатья Иванова сына Прянишникова сказал себе 40 лет у него жена Офимья Афонасьева дочь 29 лет сын Иван 9 дочь девка Анисья 12 лет мать вдова Оксинья 60 лет»[14].

И «Двор купленой третьяго набору салдата Алексея Алексеева сына прозванием Прянишников у него жена Настасья Полуехтова дочь сказала себе 25 лет а ему Алексею 24 года а ныне он Алексей на Москве»[15].

И еще: «Двор купленой казачья сына Бориса Емельянова сына Прянишникова серебреник сказал себе 63 у него жена Фекла Фокина дочь 62; дети втораго полку пешей казак Степан 23, дочь девка Настасья 20 у Степана жена Дарья Петрова дочь»[16].

А так же: «Двор купленой отставного салдата Степана Леонтьева сына прозвище Прянишникова сказал себе 39 лет у него жена Татьяна Егорьева дочь 38 лет дети сыновья Иван 14 Михайло 13 Федор 8 лет с ними ж»[17].

Вряд ли все Прянишниковы состояли в родстве связи меж собой, но, скорее всего, все они являются сибирскими старожилами и отец Батенькова породнился с кем-то из них. За 20 января 1745 г. в приходе Рождественской церкви находим запись: «венчались сын боярский Андрей Прянишников с крестьянской дочерью Евдокией Филатовой»[18]. Род Прянишниковых, судя по всему, берет от «детей боярских». Боярские дети — один из классов, существовавший на Руси в XV–XVIII веках, составивший средний класс дворянства. Был упразднен в ходе реформ Петра, но в Сибири представители его практически до конца XVIII столетия записывались как «дети боярские».

На основе этого возникает еще один вопрос: почему Г. С. Батеньков в автобиографических записках относит род своей матери к неким Урванцевым? На этот счет в Тобольском архиве удалось отыскать лишь такую запись: «5 октября 1774 г. венчался посадский Иван Григорьев Урванцов 2-ым браком с дочерью вдовы посадского Евдокии Прянишниковой Ивановой».

Имя Гавриила Батеньковых впервые появляется в числе побывавших у исповеди лишь в 1795 году:

3-го батальона прапорщик Стефан Герасим Батеньков — 55;

жена его Анастасия Андреевна — 32; дети их: Гавриил — 1; Пелагея — 3;

Следовательно Гавриил мог появиться лишь в 1794 г. Но в росписях нет его старшего брата Николая, который мог быть определен или на учебу или уехал из города, а возможно его не было к тому времени в живых. Во всяком случае, судьба его нам не известна. Любопытно, что сам Гавриил Степанович ни словом не обмолвился о своем брате и сестре в автобиографических записках.

В метриках за тот же 1795 г. в графе «родившихся и принесенных для крещения» детей мы находим следующую запись:

«1795 года 25 мая 3-го батальона у прапорщика Стефана Батенькова родился сын Петр. У него были восприемники: мещанин Иван Петрович Пятков, мещанина Михаила Уродкова жена его Мария».

Скорее всего, он умер в младенчестве, поскольку дальнейшие записи о нем в «Исповедальных росписях» отсутствуют, но запись о его смерти нам отыскать не удалось.

Таким образом, чтоб установить примерную дату рождения Гавриила Батенькова, мы должны принять во внимание, что это могло произойти не позже августа 1794 г., поскольку 25 мая 1795 г. на свет появился Петр Батеньков. Но если 8 февраля 1793 года родилась его родная сестра Анна, то следующего ребенка Анастасия Андреевна могла произвести на свет не ранее октября 1793 г. То есть рождение Гавриила могло произойти в период с октября 1793 года по август 1794 г. А если принять во внимание наречение его именем Гавриил, чьи именины приходятся на 8 апреля по новому стилю, а по старому стилю в 20-х числах марта 1794 г. И хотя точную дату рождения Гавриила Степановича Батенькова установить не удалось, поскольку запись об этом нами не обнаружена, но внесена ясность с годом его рождения — 1794 г.

Из прихода Сретенской церкви по неизвестной нам причине к 1799 г. Батеньковы и Прянишниковы перешли в приход Андреевской церкви. За 1804 г. в приходе этой церкви Гавриил в 11 лет значится в росписи как «государев школьник»[19]. В некоторых изданиях о Батенькове сообщается, что «после смерти отца Батеньков был определен в Военно-сиротское отделение Главного народного училища». В одном из дореволюционных изданий упоминается, что некоторое время военно-сиротское отделение из-за отсутствия собственного помещения размещалось в здании Главного народного училища[20].

После 1809 г. в росписях исчезает имя отца Батенькова, а мать значится как «вдова прапорщицкая Анастасия Андреевна Батенькова — 45 лет», следовательно в 1808 или 1809 гг. скончался Степан Герасимович. С Анастасией Андреевной проживают: «дети ее: кантонист Гавриил — 16, Пелагея — 19 лет».

В 1811 г. Гавриил последний раз записан как побывавший у исповеди в Тобольской приходской Сретинской церкви, после чего среди прихожан имя его не встречается: «умершего прапорщика Стефана Батенькова жена Анастасия Андреевна — 40 лет; Гавриил — 17 лет, Пелагея — 19 лет; мать ее вдова мещанская Матрона Михайлова Прянишникова — 65 лет; отпущенница их девица Екатерина Федорова — 24 года». Сам же он был зачислен в Дворянский полк при 2-м кадетском корпусе в Петербурге[21]. 21 мая 1812 г. он был выпущен прапорщиком в 13-ю артиллерийскую бригаду, которая состояла в корпусе генерал-лейтенанта барона Сакена. Вскоре он стал участником Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов 1813-1815 гг.

В Тобольске остались Анастасия Андреевна Батенькова и ее дочь Пелагея, которая между 1814 и 1815 гг. выходит замуж за мещанина Старцева. Об этом говорит следующая запись за 1815 г. «Анастасия Андреевна Батенькова — 44, вдова прапорщика; зять ее мещанин Петр Григорьевич Старцев — 23; жена его Пелагея Стефановна — 23 года». А в 1816 г. муж Пелагеи — Петр Григорьев Старцев овдовел. Единственная из известных нам родственников, сестра Гавриила Степановича, — умерла. Детей у нее не было.

Так что в Тобольске у Г. С. Батенькова остался лишь один близкий ему человек — мать — Анастасия Андреевна. К ней и обращены письма сына из-за границы и по его возвращению в Россию, находящиеся на хранении в Российской национальной библиотеке[22], архивах Томска и других фондах. (В альманахе «Полярная звезда» было опубликовано 207 документальных свидетельств из эпистолярного наследия Г. С. Батенькова[23]).

Первое письмо к матери в Тобольск датируется 25 ноября 1813 г. Отправлено оно из Дармштадта, где Батеньков в то время находился со своей частью на отдыхе после знаменитого сражения с войсками Наполеона под Лейпцигом. Начинается оно таким обращением: «Милостивая госпожа матушка!» и далее сын описывает свои впечатления о последнем сражении и просит ее «меньше заботиться обо мне» и чаще писать ибо ее письма «служат большим утешением в сердечной об вас тоске». Далее он просит: «Засвидетельствуйте почтение мое бабушке и матушке крестной. Сестрице не пишу я для того, что мало имею времени, но пусть прочтен она письмо мое к Петру Афанасьевичу». Составители сборника в комментариях к письмам считают, что названным адресатом был Петр Афанасьевич Меркушев — чиновник в Енисейской губернии; исправник в Ачинске и Минусинске; впоследствии окружной начальник в Минусинске. Далее передаются приветы: «Василию Марковичу, Марку Алексеевичу, Степаниде Корнильевне, Марку Петровичу, отцу Андрею ... а особливо Петру Алексеевичу Ковригину, Наталье Антоновне и Авдотье Антоновне, а сестрица пусть уведомит обо мне Молокова». В тех же «Комментариях» составители сетуют: «Имени сестры декабриста установить не удалось», что лишний раз говорит о их невнимании к одному из крупнейших российских государственных архивов, находящемуся в Тобольске.

После возвращения Гавриила Степановича в Россию, он решил оставить военную службу и 5 октября 1816 г. выдержал экзамен в Институте Корпуса инженеров путей сообщения и получил звание инженера 3-го класса. Местом службы он выбрал Сибирь: по «собственному прошению», чтоб оказывать «помощь престарелой матери». В родной город он прибыл 21 ноября 1816 г. и провел в нем зиму. Информацию об этом мы можем получить из его личной переписки с Алексеем Андреевичем Елагиным, дружба с которым у него началась во время войны 1812 года, где они вместе служили в 13-й артиллерийской бригаде и продолжалась вплоть до смерти Елагина в 1846 году[24].

Первое письмо к другу датировано 1 декабря 1816 г. Каких либо сведений о близких автор в нем не сообщает, все письмо пронизано заверениями «в вечной любви и дружбе» к Елагину, а свой родной город он называет «любезным мне по многим отношениям».

Затем Батеньков получает должностью строительного инженера в Томске, куда и переезжает. При этом он не оставляет мысли уехать из Сибири: «Сибирь мне не нравится, но я прикован к ней волею матери и не смею подумать о всегдашнем переселении за черту Урала», — пишет он в одном из писем все тому же А. А. Елагину в мае 1817 г. из Томска.

В другом (октябрьском) письме: «Я привязан к Сибири волею матери, я одну ее имею, и прочее все мне чуждо по крови. Опять от нее удаляться для меня страшно, особливо когда нужды и болезни не оставляют меня преследовать». И в декабрьском письме: «Я скажу только, что служить в Сибири я никому не желаю, но жить в ней согласен до последнего издыхания».

В январе 1818 г. Гаврила Степанович приезжает по делам службы в Тобольск, где получает назначение на должность управляющего X округом путей сообщения, о чем незамедлительно сообщает Елагину: «Здесь теперь посадили меня на воеводство». Но вскоре по распоряжению сибирского генерал-губернатора И. Б. Пестеля он вновь возвращается на место прежней службы — в Томск и оттуда в следующем письме к Елагину и его жене (март 1819 г.) сетует, что они «одни составляете всю связь мою с миром». И ниже поясняет: «целый мир иногда для нас заключается а одном существе — это существо для меня была мать». И вновь через несколько страниц в том же письме он поясняет: «Между тем настал 1819 год, ужасный для меня, я лишился всего — нет уже моей матери, и Сибирь, с которой прервались, таким образом, все сердечные связи, сделалась для меня ужасною пустынею, темницею, совершенным адом».

В сборнике альманаха «Полярная звезда» на этот счет приводятся сведения из Омского государственного архива, где находится на хранении письмо секретаря 10-го округа путей сообщения К. Чернова от 17 марта 1819 г., посланное из Тобольска в Томск Батенькову. В нем он пишет: «Нанял читать Псалтырь за 15 рублей шесть недель» по усопшей матери Батенькова [25]. На основе этого авторы делают вывод: «Мать его (Батенькова — Авт.) умерла в Тобольске в конце января или начале февраля 1819 г.» В этом они правы. Но все в тех же фондах Тобольского архива в метрических книгах в приходе Рождества Богородицы за 1819 г. приводятся более достоверные сведения на этот счет: «13 февраля вдова поручица Анастасия Андреевна Батенькова 46 лет умре (чахотка)» И чуть ниже: «похоронена на городском кладбище». Сам Гавриил Степанович в это время находился в Томске.

На этом заканчивался и очередной сибирский период жизни Батенькова в должности инженера-строителя и даже какое-то время управляющего округом.

27 мая 1819 г. в Тобольск прибыл вновь назначенный на должность генерал-губернатора М. М. Сперанский. А в начале лета этого же года в родной город приезжает и Батеньков, что подтверждается его письмом к Елагиным из Тобольска, датированное 6 июня 1819 г. Здесь он знакомится со Сперанским и отныне уже не расстается с ним вплоть до самого своего ареста в 1825 г. Вместе со свитой нового сибирского правителя он совершает поездки по всем городам, которые тот посещает, живет то в Томске, то в Иркутске, а осенью 1820 г. вновь оказывается в Тобольске, откуда направляет все тем же Елагиным два письма. По нашим сведениям последний раз он посетил Тобольск (где не был 36 лет) уже после десятилетнего проживания в Томске лишь осенью 1856 г. есь он знакомится со Сперанским и отдыне не расстается с ним до самого своего ареста в 1825 г. атированное 6 июня 1819 г.9999999 После чего навсегда переезжает в европейскую часть России, где и закончил свой земной путь.

Значит ли это, что в Сибири он не нашел приложения своих сил? Отнюдь. Думается, что наиболее счастливые моменты были пережиты им именно в Сибири, хотя и называл он ее в своих письмах «страной угрюмой». К тому же в Сибири у него осталась невеста, воссоединиться с которой он не мог вначале из-за дел служебных, а затем и вовсе по независящим от него причинам. Выскажу довольно смелое предположение: останься Гавриил Степанович в родных краях и через какой-то срок таланты его, честность и трудолюбие были бы непременно замечены и отмечены продвижением по служебной лестнице. Именно в Сибири требовались подобные ему люди, но имперский порядок и сам образ жизни подразумевал и подталкивал всех талантливых людей искать свое место в столичном обществе. Но это уже тема для другого исследования.

Подводя итоги, скажем, что нами выявлены новые факты из биографии единственного сибиряка-декабриста, человека одаренного и незаурядного. Но осталось еще множество неясностей, связанных с жизнедеятельностью Гавриила Степановича Батенькова, которые предстоит выяснить, привлекая новые не изученные ранее документы, ожидающие своих исследователей. И добавим, таких биографий наших выдающихся земляков на сегодняшний день — множество.

Орест Петрович Суник: портрет учёного на фоне времени

С каждым годом все дальше от нас уходит XX век, ставший веком колоссальных преобразований хозяйства, быта и культуры коренных народов Крайнего Севера, Сибири и Дальнего Востока. Все меньше становится свидетелей тех событий — создания сети школ, медпунктов, культбаз, появления первых учебников, книг и газет, радиовещания на родных языках. Постепенно уже ушли из жизни все представители первого поколения ученых, которые избрали целью своей жизни изучение языков и культур малочисленных народов Сибири и Дальнего Востока, и нам остается только вспоминать каждого из них добрыми словами в дни юбилейных дат. Один из таких ученых — Орест Петрович Суник, 90-летие со дня рождения которого недавно отметили его коллеги и ученики.

Имя Ореста Петровича Суника может быть знакомо многим. Он — известный специалист по языку и фольклору нанайцев и ульчей, один из создателей ульчской письменности и автор конструктивного и рационального проекта письменности удэгейцев, автор целого ряда учебников по нанайскому языку для начальной школы. Вместе с тем есть основания думать, что в большинстве своем имена и фамилии тех, кто многие годы работал с коренными жителями Дальнего Востока, звучали не слишком громко — ведь кто всерьез относился к собиранию традиционного фольклора народов Приамурья или к написанию букварей для школьников, не говоря уже о том, что человек, свободно говорящий на языке местных жителей, часто вызывал иронические насмешки…

Орест Петрович Суник родился 7 ноября 1912 года. В 1930 году он окончил среднюю школу, однако поступил в Ленинградский университет только два года спустя, так как по каким-то причинам ему пришлось зарабатывать два года рабочего стажа, и он до 1932 года работал кузнецом на одном из ленинградских заводов. С сентябре 1932 года Орест Петрович стал студентом отделения языков народов Севера Ленинградского Института филологии, литературы и истории, который входил тогда в состав Ленинградского университета. История распорядилась чрезвычайно интересно — среди его ровесников и коллег были выпускники Университета, например, известный нивховед Е. А. Крейнович, занимавшийся нанайским языком В. А. Аврорин, специалист по тунгусо-маньчжурским языкам В. И. Цинциус, но все они были по образованию этнографами. Другие коллеги О. П. Суника, например, сибиряк по рождению И. С. Вдовин, и уроженцы Дальнего Востока П. Я. Скорик и Г. А. Меновщиков, начинавшие свою карьеру учителями на Дальнем Востоке, Камчатке и Чукотке, были выпускниками северного отделения Ленинградского Пединститута имени А. И. Герцена. Таким образом, О. П. Суник оказался единственным среди ленинградских североведов-лингвистов, кто имел университетское филологическое образование.

Еще до окончания учебы О. П. Суник совершил свою первую поездку на Дальний Восток — к нанайцам, где изучал их язык. Кроме нанайского языка и других тунгусо-маньчжурских языков, в частности, эвенкийского языка, который и до сих пор считается «латынью» северных языков, и его просто обязан знать каждый тунгусовед, чем бы он ни занимался, Орест Петрович прошел серьезную подготовку по маньчжурскому языку, изучал и китайский язык, знакомством с которым он позже не раз удивлял своих научных оппонентов. В 1937 году после окончания учебы О. П. Суник поступил в аспирантуру ЛИФЛИ, а в 1941 году, незадолго до начала войны, он защитил кандидатскую диссертацию на тему «Очерки по синтаксису тунгусо-маньчжурских языков. Поссессивный строй предложения». Эта работа была издана в виде книги в 1947 году.

В 1941–1945 годах Орест Петрович был в рядах Красной Армии, защищал Ленинград. С 1945 года после демобилизации он пришел на работу в сектор языков народов Севера Института языка и мышления Академии наук СССР, позже преобразованного в Ленинградское отделение Института языкознания (ныне — Институт лингвистических исследований РАН). Началась его многогранная и интенсивная научная деятельность — изучение нанайского языка и других языков народов Приамурья и Дальнего Востока, экспедиционная работа, разработка общелингвистических проблем, участие в научных дискуссиях. Помимо основной работы, О. П. Суник был редактором учебников и научной литературы по языкам народов Севера, издававшейся в Учпедгизе (ныне издательство «Просвещение»). Послевоенное двадцатилетие было поистине золотым временем североведной лингвистики — в эти годы защищаются кандидатские и докторские диссертации, издаются объемные грамматические описания языков народов Севера, ведущие ученые занимаются составлением двуязычных словарей и пишут учебники северных языков для начальной школы, они же преподают в вузах студентам-северянам, а многие принимают участие в составлении сборников фольклора народов Севера. И то, что вся эта огромная работа проходила через одни руки, было скорее большим достоинством, нежели недостатком, который кому-то нужно было впоследствии изживать. В 1962 году О. П. Суник за свою монографию «Глагол в тунгусо-маньчжурских языках» был удостоен ученой степени доктора филологических наук. А еще раньше, в 1957 году, когда в ЛО ИЯ из состава сектора языков народов Севера выделились два самостоятельных сектора — сектор алтайских языков и сектора палеоазиатских и самодийских языков, Орест Петрович возглавил первого из названных секторов и стал со своим коллективом активно разрабатывать проблемы древнего родства алтайских языков — языков тюркской и монгольских групп, тунгусо-маньчжурских языков, а также корейского и японского языков. В 1969 году в секторе состоялась конференция по алтаистике, а в 1971 году по ее итогам вышел в свет коллективный труд «Проблема общности алтайских языков», за которым последовали и другие коллективные труды по алтайскому языкознанию.

Изучая наследие ученых-североведов первого поколения, можно видеть, что О. П. Суник был одним из самых разносторонних специалистов по северным языкам. Он участвовал во всех лингвистических дискуссиях, написал проблемную монографию «Общая теория частей речи» — может быть, именно поэтому описательная грамматика нанайского языка была написана не им, а В. А. Аврориным, в то время как О. П. Суник занимался языком кур-урмийских нанайцев, диалектом зарубежных нанайцев, языками ульчей и удэгейцев. По этим языкам им написаны статьи, грамматические очерки для изданий «Языки народов СССР» (1966–1968) и «Языки мира» (1997); в последней книге, изданной почти 10 лет спустя после смерти ученого, помещен и написанный им очерк по маньчжурскому языку.

В 1980-е годы О. П. Суник написал и выпустил в свет фундаментальную книгу «Существительное в тунгусо-маньчджурских языках» (1982), книгу «Ульчский язык», которая стала первым монографическим описанием этого языка и в которую вошли уникальные фольклорные тексты с русским переводом (1986), а также первый учебный ульчско-русский и русско-ульчский словарь для начальной школы (1987). Для последней работы, а также для того, чтобы можно было начать преподавание ульчского языка в школах, Орест Петрович специально и впервые в истории разработал ульчский алфавит на основе русской графики.

О. П. Суник в течение более чем полувека был свидетелем и прямым участником работы по созданию и совершенствованию письменностей народов Севера и Дальнего Востока РФ, сам составлял и редактировал школьные учебники, серьезнейшим образом занимался проблемами языковой политики. Так сложилось, что в историю нашего североведения Валентин Александрович Аврорин вписался как защитник интересов коренных народов Севера в деле сохранения их языков, а Орест Петрович Суник до сих пор считается скептиком, который сомневался в необходимости преподавания северных языков в школах и издания литературы на этих языках. Точнее, такое впечатление может возникнуть, если читать изложение позиции О. П. Суника по этим вопросам в трудах самого В. А. Аврорина. На самом деле, как видно сейчас, все выглядит иначе. О. П. Суник в вопросах сохранения и развития языков коренных жителей Дальнего Востока был не скептиком, а реалистом — он сам видел, что уже в 60-е-70-е годы «носители языков» говорили на своих родных языках хуже, чем следовало, зато активно пользовались русским языком, он уже тогда отчетливо видел, что учебная литература на северных языках, в которую государство вкладывает немалые средства, не востребуется должным образом, и в подготовке специалистов-педагогов имеются серьезные недостатки. Видел О. П. Суник и то, что изучение языков и культур народов Севера вырождается и превращается в своего рода кормушку для тех, кто под видом государственных интересов заботится прежде всего о себе… Разработанная и отработанная В. А. Аврориным и учеными из Новосибирска анкета, согласно которой все жители Севера пользуются родными языками и желают изучать их в школе, была во многом популистским предприятием: в самом деле, кто в ответах на вопрос дерзнет принизить свое отношение к родному языку? И совсем другое дело — не спросить, а проследить, кто и как реально пользуется этим языком, каков процент говорящих на нем и отдельно — процент пишущих и читающих, сколько книг, созданных местными писателями, в тот или иной период издано или находится в издательствах. Обращение к библиотечным каталогам за те же 1960-е — 1970-е годы показывает — обработка ответов на анкеты выдают желаемое за действительное: позитивная оценка родных языков не подтверждается пользовательской практикой. Позже, в 1980-е — начале 1990-х годов, когда ученики О. П. Суника начали изучать те же проблемы методом включенного наблюдения, когда специалист по северному языку сам становился рядовым пользователем этого языка в учебной аудитории, методкабинете или региональной газете, позиция Ореста Петровича по вопросам языковой политики нашла не только понимание, но и реальное обоснование.

В 1970-е — начале 1980-х годов О. П. Суник как администратор и организатор науки уделял большое внимание подготовке новых научных кадров лингвистов-североведов. Это было время, когда стало ясно — классики нашей североведной науки не имеют должной смены. В Институт языкознания стали приходить молодые люди, вчерашние выпускники Университета, которые должны были осваивать новую для себя специальность — северные языки. Как авторитетный специалист и прекрасный знаток языков Орест Петрович проявлял максимум требовательности к подготовке стажеров и аспирантов, считал необходимым, чтобы молодой специалист умел не только читать на экзамене знакомый текст, но знал бы изучаемый северный язык практически, мог бы понимать разговорную речь и говорить на языке, умел бы читать любой текст без перевода, мог бы самостоятельно записывать фольклорные тексты и переводить записанное. Высшим уровнем знания северного языка Орест Петрович считал такой, при котором ученый может переводить «с листа» записанные сказочные тексты, или, что все-таки удается некоторым — синхронно переводить на русский язык с магнитофонной записи звучащую речь или фольклорные рассказы. Пусть свободно овладеть изучаемым языком удалось не всем из его учеников, и не всем это стало нужно в их дальнейшей работе, но все они прошли хорошую североведческую школу. Кстати, Михаил Симонов, знакомый многим как собиратель удэгейского фольклора, вспоминал, что в то время, когда известный нанайский ученый С. Н. Оненко в 80-е годы предлагал изменить нанйскую орфографию и выступал с очередным докладом на эту тему на конференции в Новосибирске, то Орест Петрович довольно жестко выступил против нового проекта, обратившись публично к С. Н. Оненко по-нанайски. После этого обсуждение этого вопроса прекратилось, а в дальнейшем неудачный эксперимент был отвергнут и соотечественниками С. Н. Оненко.

Более 30 лет — с 1957 по 1987 год Орест Петрович Суник был заведующим отделом алтайских языков Ленинградского отделения Института языкознания. Как, наверное, любой человек, он тяжело переживал то, что ему по возрасту пришлось уступить свое место одному из старших учеников — Д. М. Насилову, и это время в его жизни совпало с чрезвычайно сложным временем в истории государства — шла перестройка, по-новому осмыслялись роль и значение компартии, с которой у него были связано не одно десятилетие. Все это сказалось на состоянии здоровья — и тем не менее, когда О. П. Суник неожиданно скончался 21 сентября 1988 года, это было для всех неожиданностью.

С этого момента прошло почти 15 лет. За это время оправдались очень многие оценки, которые О. П. Суник давал своим коллегам, как маститым ученым, там и молодежи, проявилась правота ученого в выборе научных приоритетов, среди которых видное место занимает вдумчивый и многомерный анализ языковой ситуации, умение выполнять практическую работу, требующую знания северных языков, собирание образцов традиционного фольклора. Глядя на научные труды О. П. Суника, создается впечатление, что из того, что он мог бы сделать, он очень многого не успел. Он любил свой город, любил Дальний Восток и его жителей, любил жизнь во всех ее многогранных проявлениях, любил науку. Все это он оставил в наследство и нам.